Жизнь одного химика. Том 1 - Страница 70

Мои научные работы в лаборатории сконцентрировались на исследовании мало известного класса алленовых углеводородов; я стал получать их через замещенные ацето-уксусные эфиры, разлагая последние на кетоны; последние были превращены в хлориды, а из них при действии спиртовой щелочи в запаяных трубках получались необходимые аллены. Я изучал действие малонового эфира на дибромы алленов, а также на дибромиды олефинов. В круг моих исследований были введены реакции хлористого нитрозила и двуокиси азота на двойную связь. Эти работы послужили мне темой для моей профессорской диссертации.

***

В 1898 году предстояло значительное расширение Михайловского Артиллерийского Училища; вместо обычного приема в 6570 человек, осенью ожидалось поступление 150 человек. В мае в конференции Академии был возбужден вопрос о замещении трех свободных профессорских кафедр. По штату в Академии полагалось 7 ординарных профессоров и 3 экстраординарных. Профессорские кафедры были только по главным предметам и незадолго перед этим химия была включена в их число. Сделать это удалось только потому, что изготовление бездымных порохов и новых взрывчатых веществ настоятельно требовало хорошего знакомства с теоретической химией. Все эти вакансии экстраординарных профессоров к этому времени были свободны, и потому в конференции Академии должен был быть разрешен вопрос о выборе достойных лиц. Кандидатами на профессорское звание были штатные преподаватели: полк. Корольков (физика и электотехника), кап. Ипатьев (химия), кап. Цитович (артиллерия) и кап. Сапожников (химия). По закону для получения этого звания полагалась защита диссертации, но в некоторых случаях лица, известные своими научными трудами, могли быть избраны в профессора и без защиты диссертации. По моему мнению, ни один из указанных кандидатов не подходил под эту статью закона, и мы должны были защищать диссертации на темы, утвержденные конференцией. Но начальник Академии ген. Демьянеиков, питая особое расположение к полк. Королькову за его умелое преподавание и за организацию прекрасного физического кабинета и электротехнической лаборатории, поставил перед конференцией вопрос об освобождении его от представления диссертации. Инспектор классов ген. Гук тогда предложил, освободить от диссертации и других кандидатов, указывая, что их научные работы не ниже, чем у Королькова. Конференция, не спросив нашего согласия, пробаллотировала нас всех. Результат голосования был таков: Корольков получил 11 из 13, я — 6, Сапожников — 3 и Цитович — 1. Таким образом, Корольков был освобожден от представления диссертации, а мы остальные должны были следовать закону и подать в конференцию для утверждения названия тем, выбранных нами для диссертаций.

Когда на другой день Г. А. Забудский передал мне подробности заседания конференции, то я очень возмутился и отправился к К. Е. Гуку, чтобы выразить ему свой протест. Я ему сказал, что ранее, чем производить баллотировку о моем освобождении от диссертации, надо было спросить меня, хочу ли я подобной привилегии. Мы все — молодые ученые, ничем особо не выделились и несомненно для нашей же пользы должны защищать диссертации; если бы меня спросили заранее, хочу ли я такой льготы даже при условии гарантии успеха баллотировки, то я бы ответил, что я нахожу ее совершенно не нужной. К. Е. Гук должен был выслушать мое недовольство и ничего не мог сказать в свое оправдание.

Это событие было для меня и хорошим предзнаменованием, так как показывало, что я в скором времени могу подать диссертацию. Член конференции М. Н. Бароновский, очень честный и прямой человек, мне передавал, что, несмотря на его ко мне уважение, он положил мне черный шар, так как с его точки зрения гораздо приятнее получить это высокое звание не по милости, а законным путем. «Я клал Вам черный шар со спокойной душой, — сказал ген. Бароновский, — так как на конференции Г. А. Забудский заявил, что у Вас так много интересного научного материала, что, базируясь на нем, Вам не трудно будет написать диссертацию». Понятно, что после этого эпизода я стал еще более усиленно работать в лаборатории, чтобы закончить мою диссертацию к концу года.

Я считаю не безынтересным привести здесь один факт, который может дать об’яснение, при каких странных обстоятельствах приходит иногда интуиция в голову человека, занимающегося научными исследованиями. Изучая действие натрий-малонового эфира на дибромиды олефинов (реакция Перкина), я нашел, что не всегда получаются циклические кислоты, как это предполагал Перкин. Когда в дибромидах один атом брома стоит при третичном углеродном атоме, то вместо кислоты образуется олефин и какое то кристаллическое вещество, химическую природу которого я никак не мог определить, несмотря на анализы и изучение с ним некоторых реакций. Я не переставал думать об этом загадочном веществе, прекрасно кристаллизующемся в длинных иглах с строго определенной точкой плавания. В ночь на 12 ноября 1897 года родился мой последний сын Владимир (ставший впоследствием химиком), и я был принужден позднее обыкновенного пойти спать, причем на этот раз постель была мне приготовлена в кабинете на диване. Когда я улегся, меня снова стала преследовать мысль о строении этого неизвестного соединения, и вдруг меня осенила мысль, что оно имеет конституцию ацетилентетракобо-нового эфира, происшедшего от соединения двух молекул натриймалонового эфира с потерей двух атомов натрия под влиянием непрочного дибромида. Я вскочил с постели, бросился к книге Бейльштейна и каково было мое изумление, когда приведенные там физико-химические свойства в точности совпали с моими. Теперь у меня уже не осталось никакого сомнения в строении полученного мною вещества.