Жизнь одного химика. Том 1 - Страница 48

Вероятно моя реплика произвела на Демьяненкова сильное впечатление, потому что он переменился в лице и заговорил со мною совершенно иначе, чем мы привыкли его слышать. Куда девалось все его высокомерие и величие, когда он стал об’яснять мне, что он никоим образом не хотел меня обидеть, что, напротив, он хочет всячески мне помочь наладить это дело, что он высокого обо мне мнения и не забыл моей блестящей лекции о Лавуазье и проч. Он готов извиниться, если он сказал чтолибо обидное, что я совершенно прав, когда я оцениваю подобных юнкеров, как Чайковский, неудовлетворительным баллом. На прощании он подал мне руку и предложил мне забыть этот инцидент.

Когда он ушел, на меня набросился инспектор классов Тук и стал порицать меня за то, что я так говорил с начальником и расстроил его. На это я ему сказал: «Карл Егорович, я сам очень растроен и после вчерашней истории я не спал всю ночь». Карл Егорович тогда сказал мне, что ранее, чем говорить с начальником, я должен был переговорить с ним.

Не прошло и двух недель после этого инцидента, как на мою лекцию по химии в Училище явился ген. Демьяненков, прослушал ее от начала до конца, при чем я заметил, что он делал у себя какие-то заметки. После окончания лекции он отпустил юнкеров и выразил мне свое большое удовлетворение. Он сказал, что мой способ чтения лекций, когда все юнкера принимают участие в ходе развития мыслей и делают здесь же логические выводы, является несомненно наиболее продуктивным для усвоения предмета. Узнав, что я еще не издал своих лекций по химии, он приказал мне передать инспектору классов, чтобы он распорядился немедленно налитографировать прослушенную им лекцию, так как она касалась очень важного вопроса, — классификации неорганических соединений, установленной на основании важнейших кислородных соединений элементов. Я обещал ему тотчас же написать эту лекцию и отдать для напечатания (впоследствии она вошла в мой курс неорганической химии).

Пользуясь случаем, я решил возбудить вопрос об отпуске мне денег для моих научных работ. Я развил мою мысль, что Академия, если она хочет иметь хорошо подготовленных инженеров-артиллеристов по химии и взрывчатым веществам, должна поставить научные исследования в своей химической лаборатории. В настоящее время, доложил я ему, мною таковые производятся, но я не имею даже ничтожных средств для того, чтобы их выполнять, и принужден часто тратить свои собственные средства. Я обращался к начальнику канцелярии, кап. Крохалеву, но он мне сказал, что средства могут быть мне даны в конце года из остаточных сумм Академии. Но это не может устраивать химика в его научной работе, так как по ходу работы надо будет приобрести препарат немедленно, иначе будет остановлена вся работа. «Дорого яичко к светлому дню», — сказал я, и просил разрешить мне тратить известную сумму денег, — равно как и каждому другому преподавателю, который будет вести научную работу. «Иначе, Ваше Превосходительство, закончил я, — нам, химикам, нечего будет делать в нашей химической лаборатории и придется искать другое место, где мы сможем найти удовлетворение нашим научным порывам».

Я просил Начальника давать мне деньги из сумм отпускаемых на лабораторию, а вовсе не из других кредитов; указывая на этот источник, я, несомненно, вторгался в его распоряжения, что, конечно, не могло доставить ему большого удовольствия. Надо было иметь не мало мужества, чтобы критиковать деятельность такого начальника, каким был Демьяненков (за глаза мы называли его просто Демьяном). Согласно военной дисциплины, он мог моментально прекратить этот разговор, заметив мне, что я, как помощник заведующего лабораторией, вообще не имею права поднимать этот вопрос перед начальством, а должен сообщить заведующему лабораторией, кап. Забудскому, который имеет право войти с рапортом к начальнику. Этого не случилось. Под впечатлением моих лекций и полученных мною научных результатов, которые уже были доложены Химическому Обществу, а также умелому докладу, начальник обещал мне сделать все возможное, чтобы я мог продолжать и в будущем мою научную работу. Я был счастлив, когда правитель сообщил нам, что в будущем я и другой репетитор по химии, Сапожников, будем получать по 400 рублей в год исключительно на покупку химических препаратов и приборов; кроме того нам было обещано, что в конце из остаточных сумм будут даны средства на покупку и более сложных аппаратов.

Узнав, что Артиллерийская Академия, как высшее техническое учебное заведение, имеет право безпошлинно выписывать препараты и приборы из-за границы, я принялся убеждать Забудского, а главное Крохалева, что это будет крайне полезно химической лаборатории, как с научной, так и с экономической точки зрения. Много труда мне стоило провести это дело, так как до тех пор никто об этом и не думал; в конце концов и здесь я оказался победителем, и в начале 1895 года послал первый заказ на химические препараты в Германию фирме Кальбаум, и с тех пор до самой войны мы все химикалии покупали только от этой фирмы.

До сих пор я не имел случая дать хотя бы краткую характеристику ген. Демьяненкова, проявившего, несомненно, выдающиеся способности управлять в течении долгих лет особенными учебными заведениями, как Михайловское Артиллерийское Училище и Академия, куда поступали наиболее способные и развитые юноши со всей России. Ни юнкера, ни офицеры не чувствовали к нему особого расположения; юношеские души хорошо различают, что руководит деятельностью всякого педагога: любовь к молодым людям или только честолюбие. Про Демьяненкова можно было сказать, что его сухая натура никогда не могла и не хотела понять переживаний не только молодежи, но и всех его подчиненных вообще. Будучи от природы несомненно умным человеком, — как говорится, «себе на уме», — он отличался также и особым упрямством, — свойством, которое особенно часто встречается у малороссов, к числу которых он принадлежал (его фамилия была Демьяненко, а «в» он прибавил, когда стал делать себе карьеру в Петербурге). Но свое упрямство он проявлял лишь в тех случаях, когда видел удовлетворение своему честолюбию и личную выгоду. Он был умным лицемером, умел пустить слезу, когда это было надо, быть умело рассерженным, не принимая близко к сердцу чужого горя и несчастья. Когда ему надо было восхвалить высшее начальство перед своими подчиненными, то он с присущим ему краснобайством не жалел выражений для его прославления; тут же, для более яркого сравнения с его предшественником, последнему отпускалось соответственное порицание. Я припоминаю несколько случаев, когда Демьяненков при подобной аттестации высших начальников попадал в очень комичное положение. Отлично понимая силу Банковского, он сумел поставить себя перед ним в выгодное для своей карьеры положение и не противоречил тем изменениям, которые военный министр предлагал ввести в положение Артиллерийской Академии, хотя они и умаляли значение Академии, и уменьшали права офицеров, ее окончивших сидя в преподавательской комнате, в которой присутствовало много преподавателей и профессоров, и, вероятно, полагая, что его речи могут дойти туда, куда надо, он стал хвалить Банковского, и ругать Милютина (военный министр при Александре IIм): «Да, — сказал Демьян, — я бы повесил Милютина за его деятельность для армии» (в то время Милютин, будучи глубоким старцем, жил на покое в Крыму). Прошло несколько лет, Ванновский ушел с поста министра, и один раз, когда надо было ругнуть за какое то дело Ванновского, Демьяненков, забыв, что он не раз ругал прибавил: «Вот Милютин не поступил бы так; это был ливый военный министр». Присутствовавший при этом разговоре старший врач Академии и Училища доктор Гр. М. Николаев, не боявшийся никого, очень образованный человек, старожил Училища, ядовито заметил: «Да Вы, Ваше Превосходительство, совсем забыли, что Вы уже давно повесили Милютина».