Жизнь одного химика. Том 1 - Страница 5

Иногда на уроке Закона Божия к нам приходил директор гимназии М. В. Басов и спрашивал, какое Евангелие читалось за обедней в последнее воскресенье? Может быть, находился один или два из мальчиков, которые могли на это ответить; большинство же было не в состоянии дать ответа. В числе их был и я.

Порядок в гимназии был очень строгий. Мы собирались в 8/ ч. утра в нижнем этаже гимназии, где были раздевальни и находились под наблюдением особых надзирателей (их, кажется, были 3 на всю гимназию). В 8.45 мы выстраивались по классам, приходил директор Басов, читалась молитва перед учением, директор прочитывал отрывок из Евангелия, после чего нас разводили по классам. Для завтрака в 12 часов мы собирались в нижнем этаже. Инспектором классов был Лев И. Михайлевич, он же и преподаватель древних языков. Я как сейчас помню его желчное худое и злое лицо, без бороды, с маленькими черными усиками. Его очень не любили за язвительность. Помню первое мое знакомство с ним, когда я был еще в приготовительном классе. Во время одной рекреации в нижнем этаже, мой товарищ по классу Тихомиров дернул меня за нос, я в ответ дернул его сзади за ухо. Михайлевич, видевший эту сцену, подошел и, не разбирая дела, сказал мне: «Вы сегодня после классов останетесь». Я хотел об’ясниться, но он не пожелал выслушать меня и удалился. В первый раз в жизни я встретился с глубокой несправедливостью, и эта сцена глубоко запала в мою душу. Я знал наперед, что за этим наказанием меня ожидает еще худшее дома: за неприход домой во время и за наказание в гимназии меня ожидала высшая степень наказания, — порка.

Отец мой, как я сказал выше, был очень добрый человек, но страшно вспыльчивый и очень строгий в особенности к нам детям. Он находил, что порка есть наилучшее исправительное наказание и вдобавок приказывал самим нам приносить розги. Во избежание срама перед прислугой, я и брат всегда держали розги наготове в кровати под подушкой. Насколько я помню, последняя моя порка была, когда я достиг 12-летнего возраста.

По правде сказать, я был очень резвым и шаловливым мальчиком, и немного с ленцой. Мы с братом выдумывали у себя на дворе самые разнообразные шалости, совались не в свои дела и иногда очень сильно грубили старшим. Отец особенно преследовал неуважение к старшим, кто бы они не были. За дерзость прислуге мы несли такое же наказание, как и за дерзость кому-нибудь из членов семьи. В возрасте между 912 годами я был в особенности изобретателен на разные шалости; и в этом отношении мне и брату помогали товарищи по гимназии, которые приходили к нам на двор для игр всегда днем, в отсутствии отца. Когда наши проказы так надоедали домашним, что нельзя было их далее терпеть, то они обращались с жалобами к отцу на наше поведение. Мы уже заранее чувствовали, что порки не избежать и думали только о том, чтобы это случилось поскорее. За то после такой порки делалось значительно спокойнее на душе, старые грехи были преданы забвению и можно было приступать к новым проказам и шалостям.

Жизнь в Москве в семидесятых годах прошлого столетия была очень патриархальная, в особенности у нас на Пресне. Ввиду того, что я и мой двоюродный брат Дмитрий были очень малы, то в гимназию и из гимназии нас провожал дворник Максим, который нес наши ранцы. Максим был здоровым мужиком, с большой черной бородой, и хотя обладал внушительным видом, но был очень недалек и по умственному развитию вряд ли очень отличался от нас. Мне приходили в голову различные проказы, и он, вместо того, чтобы остановить или урезонить, быстро соглашался с нами и являлся нашим помощником.

Так один раз на Поварской, пожарный вел не оседланную лошадь в Кудринскую пожарную часть. Мне, как страстному любителю лошадей, пришла в голову мысль попросить пожарного посадить меня на лошадь. Максим согласился исполнить мое желание, но так как брат тоже из’явил желание, то Максим попросил пожарного посадить нас обоих. Хорошо, что гимназическое начальство и родители не увидали этого зрелища, а то не миновать нам соответствующего наказания. Другой раз, мы по дороге домой из гимназии, прельщенные выставленными в окне булочной в Кудрине пирожными, стали просить Максима зайти в булочную, чтобы полакомиться. Максим, не имея сам денег, и, не спросив нас, имеем ли мы их, ввел нас в булочную, где мы с’ели сначала по одному пирожному (пара стоила 5 коп.), а потом, по предложению булочника, еще по одному. Когда же пришло время платить, мы с недоумением стали смотреть на Максима. Хорошо, что булочник отнесся благодушно и даже, помнится, засмеялся: «когда будут деньги, занесите», в противном случае, конечно, могла бы быть большая для нас неприятность.

Мы не долго путешествовали с Максимом: он был уволен после того, как он предложил нам идти домой из гимназии разными с ним дорогами на спор, кто скорее придет...

Во время Рождественских каникул я, брат и сестра после посещения елки в Немецком Клубе заболели корью, и мне пришлось около 3-х месяцев просидеть дома. Я, конечно, сильно отстал от товарищей в учебе; поэтому мать пригласила своего брата, Дмитрия Дмитриевича Глики, переехать к нам для того, чтобы наверстать пропущенные уроки и подготовить меня к переходным экзаменам в 1-й класс. Для нас, детей, переселение к нам в дом дяди Мити было большим удовольствием; мы его очень любили, так как он рассказывал нам разные интересные вещи.

Он был небольшого роста, брюнет, с очень скудной бородкой и усами, медлительный в своих движениях. Деспотическое воспитание, которое применяла моя бабушка, Марфа Васильевна, сделало ее детей (кроме моей матери) слабохарактерными и нерешительными. Дядя Митя был самым младшим в семье и особенно отличался боязливостью и замкнутостью. Он был молчалив в обществе, коротко отвечал на заданные вопросы и выглядел необщительным человеком, но отличался большой добротой, честностью и неумением отказать в удовлетворении обращенной к нему просьбы. Его жизнь сложилась очень неудачно, потому что бабушка взяла его из 6-го класса гимназии, поссорившись из-за каких-то пустяков с директором. Он готовился дома для поступления в университет, но обстоятельства его жизни, а также и неуверенность в своих знаниях не позволили ему выполнить это желание, и ему пришлось мыкаться по различным канцеляриям, вместо того, чтобы сделаться настоящим педагогом. Но серьезная подготовка в течении нескольких лет к экзамену в университет сделала из него образованного человека и дала ему возможность в течении своей жизни давать частные уроки по всем предметам гимназического курса. В этом отношении он заслужил почетную репутацию и в течении двух поколений был домашним учителем в некоторых богатых московских домах.