Жизнь одного химика. Том 1 - Страница 18

В таком состоянии наша полевая артиллерия оставалась до русско-японской войны. В конце 90х годов было решено преревооружить ее 3-дюймовыми скорострельными пушками, близкими по своим баллистическим свойствам к новой французской пушке. Но закончить это перевооружение не удалось, и в Манчжурию наша артиллерия пошла со старыми орудиями. Лишь очень немногие батареи имели орудия нового типа. Полное незнание современных тактических приемов вело к тому, что наша артиллерия была бессильна бороться с японской, которая быстро приводила ее к молчанию. Учиться новым приемам,— таким, как стрельба с закрытых позиций, — нам пришлось в ходе войны. В этом деле большая заслуга принадлежит вел. кн. Сергею Михайловичу, который еще будучи командиром батареи в совершенстве изучил боевые свойства нового орудия, — для того, чтобы позднее, став Инспектором Артиллерии, начать вводить новые порядки. Мне еще придётся вернуться к этому вопросу в дальнейшем, — тогда я дам и общую характеристику этого великого князя.

Подводя теперь итоги, я вижу, что за 20 месяцев, проведенных мною в Серпухове, я проделал большую работу. По математике я основательно повторил все курсы, которые мною были пройдены в кадетском корпусе и в Артиллерийском училище; очень основательно я прошел весь громадный курс артиллерии, знание которого требовалось при поступлении в Михайловскую Академию. Но наиболее значительной была, конечно, работа, проделанная мною по химии: я проделал почти все реакции качественного анализа главнейших элементов, а так же очень многие реакции по получению кислот, щелочей, хлорангидридов и т. п. «Основы химии» Д. И. Менделеева и «Аналитическую химию» Меншуткина я не просто выучил, как их учат обычно студенты, но и продумал, проверяя их выводы теми анализами, на которые они в своих выводах опирались. В результате по химии я знал много больше того, что требовалось для поступления в Академию. Остальные предметы, как то тактику, фортификацию и пр., как имеющие малое значение при приеме в Академию, я отложил до экзаменов.

В то время существовало правило, что офицеры, желающие держать экзамены в Академию, освобождались от службы за 4 месяца перед экзаменами. Они имели возможность эти месяцы полностью посвятить подготовке. Конечно, я воспользовался этим правом и в первых числах мая 1889 года покинул Серпухов, перебравшись в дом моего отца. Туда я перевез и мою лабораторию, в которой продолжал усиленно работать в течении всех летних месяцев.

До этого времени химию я изучал в буквальном смысле слова самоучкой. К весне 1889 г. относится моя встреча с первым настоящим химиком, с которым я мог говорить о химии и у которого я мог кое-чему поучиться. Это был Гедвилло, владелец химической лаборатории, помещавшейся на Лубянке, в верхнем этаже того дома, где тогда находилась контора Первого Российского Страхового Общества, а позднее обосновалась В. Ч. К. При своей лаборатории Гедвилло имел небольшую мастерскую, в которой изготовлял аналитические весы, — и когда я, весною 1889 года, принял решение обзавестись такими весами, то меня направили к Гедвилло. Поляк по происхождению, Гедвилло представлял из себя очень интересный тип. Ему было уже за 70, он страдал старческой чахоткой, был замкнут, — почти нелюдим. Прежде, чем истратить столь значительную (особенно по моим тогдашним средствам) сумму на покупку химических весов, я хотел основательно ознакомиться с устройством этого важнейшего для химика инструмента. Гедвилло отнесся ко мне сначала недоверчиво и почти не хотел со мною разговаривать. Только постепенно, убедившись в моем интересе к химии и в моей настойчивости, он сменил гнев на милость. Мы о многом говорили. Он был знающим аналитическим химиком, подолгу жил за границей и рассказывал мне много интересных и полезных вещей. Первые весы, которые он мне сделал, не вполне меня удовлетворили, — и он, не очень сердясь, изготовил другие, которые мне верно служили в течении ряда лет. К концу лета мы с ним стали настоящими друзьями, и я был искренне взволнован, когда вскоре после моего переселения в Петербург узнал, что он умер.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В МИХАЙЛОВСКОЙ АРТИЛЛЕРИЙСКОЙ АКАДЕМИИ

В начале августа 1889 года я отправился в Петербург. Насколько я помню, первый экзамен по математике, — алгебре, геометрии и тригонометрии, — был назначен на 7е или 8е: все три предмета в один день. Нас приехало 36 человек, а ваканский было только 18. Принимая во внимание, что приехавшие все были воспитанниками Артиллерийского Училища с великолепной подготовкой по математике, конкурс предстоял очень трудный. Мы были разделены на две очереди, и я попал в первую.

На первом экзамене по элементарной математике мне пришлось отвечать последним около 3х часов дня. Несмотря на то, что я был утомлен долгим ожиданием и находился в нервном возбужденном состоянии, я написал на доске все, что относилось к билету, но чуть-чуть не срезался по алгебре на одном вопросе, заданном мне одним из экзаменаторов, проф. Н. С. Будаевым. На его вопрос: чему равен корень квадратный из одной десятой, — я, не подумавши, ответил: «одной сотой», — и за такой ответ, несмотря на то, что я прекрасно рассказал свой билет, я получил отметку 8. Это был предельный балл; кто получал менее 8 по математике и артиллерии, тот терял право продолжать приемные экзамены; тому приходилось возвращаться в бригаду и держать экзамены только в следующем году. Я могу предполагать, что за меня заступился другой экзаменатор П. Е. Рощин, у которого я всегда имел полный балл — 12. После такого инцидента, я, понятно, не мог быть оценен хорошими баллами по геометрии и тригонометрии, хотя и дал хорошие ответы. В среднем по элементарной математике я получил 9 баллов, и очутился в самом конце списка поступающих в Академию.